Если нельзя остановить безобразие, нужно его возглавить ©
Второй визит в Театр на Юго-Западе случился спустя почти ровно полгода после первого. И снова инициатором похода стала Sirglinn. Она предложила мне спектакль «Фотоаппараты». Я почитала описание и согласилась. По большому счёту, мне было всё равно, на что идти. Тем более, что этот спектакль был в моём списке «Неплохо бы посмотреть». Билеты в этот раз у нас были современные, электронные. Т.е. оплачены через Интернет, а по приходу в театр надо ввести пин-код и получить бумажку на руки. Не такую красивую, как обычный билет, зато всё гораздо проще. Заботливый сервис БигБилет в день мероприятия прислал sms с напоминанием, что я собиралась в театр, напомнил пин-код и сообщил, что в театре обязательно надо быть за 40 минут до действа.
читать дальшеВот это нам не удалось. Точнее, не совсем удалось. Впрочем, это было и не важно, ибо двери театра открываются не раньше, чем за тридцать минут до начала. Собственно, внутрь мы проникли беспрепятственно, я посмотрела на программки, но почему-то не стала покупать, а когда подумала об этом – их уже не было. Мы успели немного пошататься по небольшому пространству театра, как открылись двери в зал. На этот раз места у нас тоже были в первом ряду, но теперь – по центру. То есть по самому центру – 13 и 14 места. С учётом того, что до сцены не больше метра – это очень близко. Очень-очень. Это фактически на сцене, особенно учитывая то, что граница между залом и сценой весьма условная. Сцена в этот раз была пустая. Ну, как пустая. Столб посередине и большой мешок типа кресло перед ним. Кажется, это всё, что было.
Значит, голос режиссёра попросил отключить телефоны, свет погас, зазвучала музыка, а когда свет включился мешков, было больше. Если я ничего не путаю, конечно. С первых минут было ржачно, потому что из мешков выросли руки-ноги и эти мешки стали приплясывать под музыку.
Так. В общем, сразу скажу про спектакль. Сильно. Впрочем, иного я и не ожидала. И мне понравилось, да. Меньше, чем просмотренный в прошлый раз спектакль, и не вызвало столько эмоций, но понравилось. Наверное, всё дело в том, что в произведении отсутствует логика. Хотя, может она там есть, но это где-то за гранью моего понимания. Прошло уже больше недели, но я до сих пор не могу уложить всё это в голове и найти объяснение.
Суть – две девушки, в школе занимавшиеся синхронным плаванием, случайно встречаются на улице и узнают, что также синхронно забеременели. Девушкам по 22 года (кажется) и у обеих пятая неделя беременности. Тоня и Маша решают ехать на дачу. Кажется, ко второй, но это неважно. Болтают, ложатся спать. И тут начинается абсурд. То, что мой папа в нашем театре любил обзывать словечком «сюр». Пятинедельные зародыши знакомятся друг с другом. Кто они – они пока не знают. Имён у них, разумеется, ещё нет. Пола, в общем-то – тоже. Но они решают, что один из них будет мальчиком, а второй – девочкой. И решают обращаться друг к другу по фамилии – она-то у них уже есть – Топорков и Говоркова. Но это ещё ладно. После этого зародыши решают сходить погулять. Берут фотоаппараты своих мамашек и уходят гулять в ночь. Знакомятся с целой кучей насекомых, самые яркие из которых – бабочка-однодневка и муха. Общаются, им очень интересно. Фотографируют своих новых друзей. Пытаются и себя – но сами они не отображаются на фото, потому что их самих ещё нет. Но им очень хочется быть. А когда они возвращаются обратно, узнают, что мама Топоркова – Тоня, считает, что ей ещё рано заводить ребёнка, и хочет сделать аборт. Детки в шоке, и Топорков решает, что надо бежать. Говоркова говорит, что не оставит его и они вместе сбегают Америку. Их провожают всё насекомые. В Америке зародыши устраиваются работать фотографами-репортёрами в какой-то модный журнал, живут в гостинице, варят спагетти, ходят в рестораны, общаются с коллегами. Топорков мечтает снять самый-самый лучший кадр. Начальство не очень довольно работниками из России, но потом зародыши переубеждают их, что всё, что начальству кажется не так – неправильно, что на самом деле они работают, и показывают красоту дождя. Их повышают в должности и поручают спалить Мадонну с Мерлином Мэнсоном. И вот пока они сидят в засаде, ждут и со скуки играют в классики, появляется некий Майкл, который говорит, что знает место, где можно снять тот самый – самый-самый лучший кадр, то, что не описать словами. И зовёт Топоркова с собой. Тот, разумеется, ведётся, и несмотря на то, что Говоркова его отговаривает, всё равно идёт. Надо обязательно переплыть реку, обязательно на лодке, по мосту или в метро – не годится. И вот они ждут-ждут на берегу, и приплывает парень по имени Аарон и увозит Топоркова. Говоркова не хочет его отпускать, но тот всё равно уплывает и обещает обязательно вернуться.
А потом Говоркова узнает, что Аарон, это оказывается – Харон, просто его мама не выговаривала букву «Х».
В конце Говоркова разговаривает с мамой, планируют будущее, а рядом в темноте сидит Тоня и плачет и в шоке оттого, что она всё-таки сделала. А Топорков подходит к ней и гладит её по голове. А потом, в самом-самом конце, монолог Топоркова о выставке на которой один-единственный, самый-самый кадр и надежда на то, что его имя навсегда останется в истории искусства, хотя имени у него и нет.
Ну, в общем, как-то так.
Теперь подробнее, про разное. Для начала – актёров-девушек всего двое – те самые мамаши. Все остальные – мужики. Sirglinn сказала, что их 15, я поверю, что так и есть. То есть все роли, кроме ролей мамочек – играют мужики! И бабочку, и муху, и тётку из журнала и всю массовку… и зародыша-Говоркову. Костюмы. Они вызвали стойкую ассоциацию со спектаклем «Сон в летнюю ночь». Там тоже актёры практически голые, в одних набедренных повязках из какого-то рванья. И тут также, ну почти. Плюс – у каждого есть мешок, который становится то креслом, то крыльями бабочки, то брюхом мухи, то фотоаппаратом, то лодкой… всем, что может понадобиться.
В массовке был Гоша Кириллов, которого я помню ещё по нижегородской «Комедiи». Узнала сразу, мелкий, по сравнению с остальными. И знакомые феерические прыжки. Муха и Бабочка – прекрасны. Муха – в меру гадкая, ну навозная же, но всё не же плохая. Бабочка – вообще шикарна. Шоколадница. Шоко-бабочка, от слова «шок», как пояснила она сама. Несколько пафосна, настоящая звезда. Майкл – вызвал резкое отторжение. Просто с первой же секунды. Слишком неправильный, слишком странно говорит и себя ведёт, слишком подозрительно – таким нельзя верить, никогда нельзя.
И, наконец – Топорков и Говоркова. Тандем тот же самый, что и в «Комнате Джованни» - Матошин и Леушин соответственно. Первый – мальчик. Второй – девочка. И ни секунды нет сомнений, что это мальчик и девочка. Всё – до мелочей, до самых-самых поведенческих мелочей, реакций, движений, указывает на это. Но блин, когда где-то в середине спектакля, Говоркова пыталась заигрывать с Топорковым, а тот не знал, как реагировать и старательно делал вид, что не замечает – зал лежал от срывающихся смешков. И это – в метре перед нашим носом! Это невозможно было смотреть, я просто беззвучно ржала, и закрывала глаза, чтобы не видеть и не заржать в голос. И наоборот – было полно моментов эмоционально тяжёлых, очень. По всему спектаклю, и особенно – в конце. Таких, что хочется плакать. Опять не смогла – сдержалась, но была на грани, буквально.
Ещё, в спектакле звучат песни Окуджавы. Когда Топорков решает бежать в Америку и все его поддерживают, и поют по очереди, кусочки, маленькие, без музыки, а потом ещё один, подлиннее, хором. И это – тоже очень сильно. Актёры живут, актёры держат зал. Держат хорошо, но мне всё же показалось, что спектакль чуть подзатянут, самую малость. И даже отдых-антракт не спас от этого. Немного короче надо, мне кажется, хотя это только моё восприятие, возможно ещё из-за того, что я не вижу в спектакле логики и особенно – в конце. Ну не укладывается у меня голове ответ на вопрос – «Это вообще как?».
В общем, хорошо. Очень хорошо. И очень сильно.
А ещё, в антракте, я слышала, как разговаривают рядом женщина и девушка. Женщина, как я поняла, пересмотрела в театре все, и сама учительница в какой-то школе, а девушка – её бывшая ученица, которую в своё время подсадили тоже. И в общем, говорили они о том, что Белякович сейчас режиссёр в театре Станиславского, и что он начал перетаскивать туда спектакли Юго-Запада, и что тех спектаклей, которые уходят туда – больше не будет здесь. И что это очень жалко, и что они не хотят идти в театр Станиславского, потому что он большой, зал неудобный и вообще атмосфера не та уже совсем. И хотят успеть сходить именно на Юго-Запад, на всё, что осталось.
Но я очень надеюсь, что спектакли будут прекрасно смотреться и в театре Станиславского, и я, пожалуй, даже готова сходить и туда. На что-нибудь длинное, потому что возвращаться домой оттуда всё же ближе, чем с юго-запада Москвы.
читать дальшеВот это нам не удалось. Точнее, не совсем удалось. Впрочем, это было и не важно, ибо двери театра открываются не раньше, чем за тридцать минут до начала. Собственно, внутрь мы проникли беспрепятственно, я посмотрела на программки, но почему-то не стала покупать, а когда подумала об этом – их уже не было. Мы успели немного пошататься по небольшому пространству театра, как открылись двери в зал. На этот раз места у нас тоже были в первом ряду, но теперь – по центру. То есть по самому центру – 13 и 14 места. С учётом того, что до сцены не больше метра – это очень близко. Очень-очень. Это фактически на сцене, особенно учитывая то, что граница между залом и сценой весьма условная. Сцена в этот раз была пустая. Ну, как пустая. Столб посередине и большой мешок типа кресло перед ним. Кажется, это всё, что было.
Значит, голос режиссёра попросил отключить телефоны, свет погас, зазвучала музыка, а когда свет включился мешков, было больше. Если я ничего не путаю, конечно. С первых минут было ржачно, потому что из мешков выросли руки-ноги и эти мешки стали приплясывать под музыку.
Так. В общем, сразу скажу про спектакль. Сильно. Впрочем, иного я и не ожидала. И мне понравилось, да. Меньше, чем просмотренный в прошлый раз спектакль, и не вызвало столько эмоций, но понравилось. Наверное, всё дело в том, что в произведении отсутствует логика. Хотя, может она там есть, но это где-то за гранью моего понимания. Прошло уже больше недели, но я до сих пор не могу уложить всё это в голове и найти объяснение.
Суть – две девушки, в школе занимавшиеся синхронным плаванием, случайно встречаются на улице и узнают, что также синхронно забеременели. Девушкам по 22 года (кажется) и у обеих пятая неделя беременности. Тоня и Маша решают ехать на дачу. Кажется, ко второй, но это неважно. Болтают, ложатся спать. И тут начинается абсурд. То, что мой папа в нашем театре любил обзывать словечком «сюр». Пятинедельные зародыши знакомятся друг с другом. Кто они – они пока не знают. Имён у них, разумеется, ещё нет. Пола, в общем-то – тоже. Но они решают, что один из них будет мальчиком, а второй – девочкой. И решают обращаться друг к другу по фамилии – она-то у них уже есть – Топорков и Говоркова. Но это ещё ладно. После этого зародыши решают сходить погулять. Берут фотоаппараты своих мамашек и уходят гулять в ночь. Знакомятся с целой кучей насекомых, самые яркие из которых – бабочка-однодневка и муха. Общаются, им очень интересно. Фотографируют своих новых друзей. Пытаются и себя – но сами они не отображаются на фото, потому что их самих ещё нет. Но им очень хочется быть. А когда они возвращаются обратно, узнают, что мама Топоркова – Тоня, считает, что ей ещё рано заводить ребёнка, и хочет сделать аборт. Детки в шоке, и Топорков решает, что надо бежать. Говоркова говорит, что не оставит его и они вместе сбегают Америку. Их провожают всё насекомые. В Америке зародыши устраиваются работать фотографами-репортёрами в какой-то модный журнал, живут в гостинице, варят спагетти, ходят в рестораны, общаются с коллегами. Топорков мечтает снять самый-самый лучший кадр. Начальство не очень довольно работниками из России, но потом зародыши переубеждают их, что всё, что начальству кажется не так – неправильно, что на самом деле они работают, и показывают красоту дождя. Их повышают в должности и поручают спалить Мадонну с Мерлином Мэнсоном. И вот пока они сидят в засаде, ждут и со скуки играют в классики, появляется некий Майкл, который говорит, что знает место, где можно снять тот самый – самый-самый лучший кадр, то, что не описать словами. И зовёт Топоркова с собой. Тот, разумеется, ведётся, и несмотря на то, что Говоркова его отговаривает, всё равно идёт. Надо обязательно переплыть реку, обязательно на лодке, по мосту или в метро – не годится. И вот они ждут-ждут на берегу, и приплывает парень по имени Аарон и увозит Топоркова. Говоркова не хочет его отпускать, но тот всё равно уплывает и обещает обязательно вернуться.
А потом Говоркова узнает, что Аарон, это оказывается – Харон, просто его мама не выговаривала букву «Х».
В конце Говоркова разговаривает с мамой, планируют будущее, а рядом в темноте сидит Тоня и плачет и в шоке оттого, что она всё-таки сделала. А Топорков подходит к ней и гладит её по голове. А потом, в самом-самом конце, монолог Топоркова о выставке на которой один-единственный, самый-самый кадр и надежда на то, что его имя навсегда останется в истории искусства, хотя имени у него и нет.
Ну, в общем, как-то так.
Теперь подробнее, про разное. Для начала – актёров-девушек всего двое – те самые мамаши. Все остальные – мужики. Sirglinn сказала, что их 15, я поверю, что так и есть. То есть все роли, кроме ролей мамочек – играют мужики! И бабочку, и муху, и тётку из журнала и всю массовку… и зародыша-Говоркову. Костюмы. Они вызвали стойкую ассоциацию со спектаклем «Сон в летнюю ночь». Там тоже актёры практически голые, в одних набедренных повязках из какого-то рванья. И тут также, ну почти. Плюс – у каждого есть мешок, который становится то креслом, то крыльями бабочки, то брюхом мухи, то фотоаппаратом, то лодкой… всем, что может понадобиться.
В массовке был Гоша Кириллов, которого я помню ещё по нижегородской «Комедiи». Узнала сразу, мелкий, по сравнению с остальными. И знакомые феерические прыжки. Муха и Бабочка – прекрасны. Муха – в меру гадкая, ну навозная же, но всё не же плохая. Бабочка – вообще шикарна. Шоколадница. Шоко-бабочка, от слова «шок», как пояснила она сама. Несколько пафосна, настоящая звезда. Майкл – вызвал резкое отторжение. Просто с первой же секунды. Слишком неправильный, слишком странно говорит и себя ведёт, слишком подозрительно – таким нельзя верить, никогда нельзя.
И, наконец – Топорков и Говоркова. Тандем тот же самый, что и в «Комнате Джованни» - Матошин и Леушин соответственно. Первый – мальчик. Второй – девочка. И ни секунды нет сомнений, что это мальчик и девочка. Всё – до мелочей, до самых-самых поведенческих мелочей, реакций, движений, указывает на это. Но блин, когда где-то в середине спектакля, Говоркова пыталась заигрывать с Топорковым, а тот не знал, как реагировать и старательно делал вид, что не замечает – зал лежал от срывающихся смешков. И это – в метре перед нашим носом! Это невозможно было смотреть, я просто беззвучно ржала, и закрывала глаза, чтобы не видеть и не заржать в голос. И наоборот – было полно моментов эмоционально тяжёлых, очень. По всему спектаклю, и особенно – в конце. Таких, что хочется плакать. Опять не смогла – сдержалась, но была на грани, буквально.
Ещё, в спектакле звучат песни Окуджавы. Когда Топорков решает бежать в Америку и все его поддерживают, и поют по очереди, кусочки, маленькие, без музыки, а потом ещё один, подлиннее, хором. И это – тоже очень сильно. Актёры живут, актёры держат зал. Держат хорошо, но мне всё же показалось, что спектакль чуть подзатянут, самую малость. И даже отдых-антракт не спас от этого. Немного короче надо, мне кажется, хотя это только моё восприятие, возможно ещё из-за того, что я не вижу в спектакле логики и особенно – в конце. Ну не укладывается у меня голове ответ на вопрос – «Это вообще как?».
В общем, хорошо. Очень хорошо. И очень сильно.
А ещё, в антракте, я слышала, как разговаривают рядом женщина и девушка. Женщина, как я поняла, пересмотрела в театре все, и сама учительница в какой-то школе, а девушка – её бывшая ученица, которую в своё время подсадили тоже. И в общем, говорили они о том, что Белякович сейчас режиссёр в театре Станиславского, и что он начал перетаскивать туда спектакли Юго-Запада, и что тех спектаклей, которые уходят туда – больше не будет здесь. И что это очень жалко, и что они не хотят идти в театр Станиславского, потому что он большой, зал неудобный и вообще атмосфера не та уже совсем. И хотят успеть сходить именно на Юго-Запад, на всё, что осталось.
Но я очень надеюсь, что спектакли будут прекрасно смотреться и в театре Станиславского, и я, пожалуй, даже готова сходить и туда. На что-нибудь длинное, потому что возвращаться домой оттуда всё же ближе, чем с юго-запада Москвы.
@темы: Театр, С места событий, Театр на Юго-Западе, Жизненное
-
-
09.11.2011 в 11:23ты него не можешь найти, потому что его нет.
какое объяснение ты пытаешься найти? почему зародыши пятинедельные разговаривали? потому что так автор написал. вопрос в другом - что он хотел этим показать? вот об этом, да, можно подумать. а за логикой гоняться там, где ее изначально нет - зачем?
Майкл – вызвал резкое отторжение.
Майкл - это единственный персонаж, которого я не понимаю. не догоняю его ролевую функцию. точнее, роль кого тут исполняет Майкл. есть мысль, что что-то типа.. неизбежности, что ли. собирательный образ. ни плохой, ни хороший по отношению к Топоркову. а скорее.. решение, принятое Тоней: здесь и сама Тоня, и ее поездка в город (как она сказала - еще посплю и поеду), и врач, может быть, который не отговорил. в общем, Майкл - это что-то типа духа смерти. и тогда он в принципе бесстрастный получается. и если воспользоваться греками (ибо Харон - их товарищ), то Майкл получается.. кем-то вроде Гермеса, который души провожал. если собрать воедино то, что он не отпечатывается на пленке (суть - дух, как и зародыши в основном, ну чо там 5 недель какие-то), то, что он Топоркова все-таки обманом затащил (причем нашел САМУЮ болевую точку Топоркова, самое тайное его желание, а Гермеса никто не мог превзойти в хитрости), то как-то к нему все и сводится.
-
-
09.11.2011 в 12:00Я не настолько хорошо помню греческие мифы, чтобы разбираться в товаиащах типа Гермеса, у меня первая ассоциация с богом торговли и чем-то таким, хотя, может ты права.
-
-
09.11.2011 в 12:32я не могу сказать как правильно. но могу сказать, как я это воспринимаю.
точно так же, как Маша разговаривает в конце с Говорковой. воображаемо. там кругом - воображариум. он там формируется всеми, даже девочками. Маша в финале разговаривает с Говорковой в форме диалога, а не монолога. если перевести на реалии, получилось бы, что Маша разговаривает сама с собой (там есть вопросы, которые предполагают ответы).
про разговоры с бабочкам и мухами, думаю, не надо уточнять.
что касается людей и бегства в Америку, Нью-Йорк, гостиница, Мак-Чилик и Гемович - они тоже все воображариум. для меня все происходит в каком-то ином пространстве. в примерно том же, куда обращается Маша. где у нее там Говоркова? физически она понятно где, но психологически, ментально. какая-то часть общего космоса, общего информационного пространства. сфера предрождения. кто знает, что там происходит? на самом-то деле.
просто для меня изначально вопрос логики не стоит вообще. я вместе с Гладилиным, вместе с ВР и артистами уже с первых слов про то, что два зародыша знакомятся - все, уже выхожу в иное пространство, где возможно все: и фотики, и америка, и американцы. там же где-то то ли Г., то ли Т., задают вопрос: кому нафиг нужны зародыши, которых даже не видно. и тут Мак-Чилик и Гемович, которые их прекрасно видят и нанимают на работу
-
-
09.11.2011 в 12:36Хотя вообще да, воображариум - это вариант, пожалуй.
-
-
09.11.2011 в 13:03-
-
09.11.2011 в 17:51-
-
09.11.2011 в 19:51